Райкин и Утесов – какие удивительно теплые и красивые слова. Невольно начинаешь улыбаться, когда произносишь эти фамилии. Конечно, каждый из них достоин отдельной главы. Да что там главы – отдельной книги!
Но здесь я хотел бы объединить их вместе, потому что долгие годы два этих артиста, как два атланта, поддерживали балкон советской эстрады. И это было нелегко, потому что на этом балконе стояло слишком много паразитов.
Удивительное дело: в стране сплошного обмана даже два самых популярных человека, два истинно народных артиста России – Райкин и Утесов, на самом деле были не Утесовым и не Райкиным.
Настоящая фамилия Утесова – Вайсбейн. Откуда же взялось это звучное имя – Утесов?.. Леонид Осипович мне рассказывал, что во времена его юности в Одесской опере пел популярный певец Скалов. Молодому Лёне Вайсбейну очень нравилась эта звучная фамилия. Но поскольку она уже была занята, он выбрал себе псевдоним, похожий по смыслу: скала, утёс… Утёсов!
Что касается Аркадия Исааковича, то его настоящая фамилия Штипельман. Думаю, что с этой фамилией, да еще в сатирическом жанре ему бы не дали развернуться. Даже не могу себе представить афишу: народный артист СССР, лауреат Ленинской премии, герой Социалистического труда Аркадий Штипельман!.. Для советского уха звучит крайне раздражающе!
Несмотря на то, что Райкин и Утесов были представителями одного поколения, это были абсолютные антиподы. Я не мог найти в них ни одной общей черты. Райкин – седой, красивый, элегантный, чуть усталый от жизни, никогда не позволявший себе в разговоре не то что грубое, даже резкое слово. И Утёсов – невысокий, кряжистый, с хитрыми глазками, без конца сыпавший анекдотами и никогда не упускавший случая вставить крепкое словцо.
Помню, после премьеры нашего спектакля «Спасибо, сердце!» мы пошли отметить это событие в ЦДРИ. Заказали немного водочки, закуски и пару бифштексов. Бифштексы оказались, мягко говоря, не съедобными. Леонид Осипович пальчиком подозвал официантку и сказал, показывая на бифштекс:
– Деточка, это не нужно кушать. Это уже говно.
Если бы это сказал я, она бы мне надела бифштекс на голову, но Утесов мог в этой стране сказать всё. Популярность этих двух артистов была поразительной. И особенно поражает то, что она была завоевана без помощи телевидения, которого еще не было, когда они начинали свою карьеру. На моих глазах гардеробщики боролись за честь подать Утесову пальто, таксисты наперебой предлагали ему сесть в свою машину. А когда на юбилее МХАТа Райкин вошел в зал, то все поднялись и приветствовали его стоя. И это несмотря на то, что в зале и на сцене сидели сплошь народные и заслуженные артисты.
Как они относились к своей популярности?.. Тоже по-разному. Райкин чуть устало, снисходительно, принимая ее как должное. Утесову она тоже, конечно, нравилась, хотя он не упускал случая поострить по этому поводу.
Однажды, это было на гастролях, на почте служащая-формалистка отказалась выдать ему бандероль, потому, что у него не было с собой паспорта. Он горько пожаловался нам с Женей Петросяном, и в ответ Женя ему рассказал, что аналогичный случай был с Карузо. Он явился в банк, чтобы получить крупную сумму, но документов у него тоже не было.
– Чем вы докажете, что вы Карузо? – спросила его банковская служащая. И тогда он взял и запел «О соле мио!»
– Да, вы действительно Карузо! – сказала служащая и выдала ему всю сумму.
– Замечательная байка! – сказал Утесов. – Я ее буду рассказывать про себя. Что мне на почте однажды не хотели выдать деньги без паспорта, и тогда я взял и спел им «Раскинулось море широко»…
– Правильно! – подхватил я. – А она вас послушала и говорит: «Да, это не Карузо!»
– Точно! – сказал Леонид Осипович и захохотал.
Что-что, а шутки он понимал. Даже шутки над собой. Вообще, про Утесова и Райкина ходило много легенд и разных историй. Часть из них соответствовала действительности, часть была придумана ими самими или их ближайшим окружением. Одну историю, связанную с Райкиным, я сочинил сам.
В 60-х годах, выступая в Киеве, Райкин исполнял свой знаменитый монолог: «Вот ты, ушастый, скажи, кто я такой? Кто?..» – А из зала кто-то взял и ответил: «Жид!» После этого Райкин перестал приезжать в славный город Киев. Прошло 15 лет – и вот в Киеве была объявлена декада искусства России. Среди многочисленных артистов и коллективов был заявлен и театр Райкина.
Театр уже давно приехал, а Аркадий Исаакович всё еще сидел в Москве и до последней минуты никто не знал: приедет он или нет. Директор театра, Лёня Сарочан каждый день звонил в Москву, Райкин крутил, вертел, капризничал, но окончательного ответа не давал.
Я тоже был в это время в Киеве с Геной Хазановым и однажды вечером взял и сочинил телефонный разговор Райкина с его директором. Мы исполнили его перед райкинской труппой. Я изображал директора, а Гена, он хорошо это умеет, Аркадия Райкина.
– Алло, алло, Аркадий Исаакович! Это я, Сарочан!
– Мда, слушаю вас, Леня. Что там у вас?
– Всё готово, Аркадий Исаакович! Будете выступать в самом лучшем зале. Называется «Украина».
– Украина… Ум-му… Нет, я не приеду.
– Да вы что, Аркадий Исаакович! Все билеты давно проданы, интерес огромный!
– Огромный… Ну, тогда конечно… А скажите, Леня, где я буду жить? В городе? Там ведь, наверное, шумно?
– Нет-нет, вы будете жить за городом. В санатории Министерства здравоохранения…
– СССР?
– Нет, Украины.
– Украины… Ну да… Не, я не приеду.
– Но почему? Это замечательный санаторий! У вас будет отдельный коттедж.
– Совсем отдельный?
– Ну, там еще будет один сосед. Кстати, замечательный человек: милый, интеллигентный… Это их секретарь ЦК по идеологии.
– По идеологии… Угу… Не, я не приеду.
– Но почему?!
– Ну, вы же знаете, Лёня! Пятнадцать лет назад мне в этом городе крикнули «жид»… Кстати, вы нашли этого человека? Он ведь может опять придти на концерт.
– Да не волнуйтесь, Аркадий Исаакович, не придет он! Его вообще не будет в городе.
– А где же он будет?
– Да за городом, в одном коттедже с вами. Это же и есть их секретарь по идеологии.
Мне всегда было интересно, как они относились к своему еврейству. Мы никогда не говорили на эту тему, но один случай, которому я был свидетелем, говорит сам за себя.
Аркадий Исаакович пришел в еврейский камерный театр на спектакль «Белая уздечка на черной кобылице». После спектакля группа артистов подошла с афишей и попросила Райкина что-нибудь написать на память. Он взял ручку и вдруг стал что-то быстро-быстро писать справа налево на еврейском языке. Перехватив мой удивленный взгляд, он грустно сказал:
– Да-да, я умею… Но я всю жизнь боялся это показывать.
Утесов же, напротив, никогда этого не скрывал и при каждом удобном случае довольно прилично говорил на идиш. Его друг, режиссер Давид Гутман, рассказывал, что однажды Утесов остался у него ночевать. Спали они в одной комнате на соседних кроватях. Ночью в постель к Утесову забралась немецкая овчарка Гутмана. Такая огромная, что Утесов боялся пошевелиться. Он стал потихоньку окликать Гутмана по-еврейски:
– Додик, цу мир хот зих гелейгт а хунд! (Что в переводе означает: «Додик, ко мне легла собака».)
Наконец, Гутман проснулся, прогнал собаку и спрашивает Утесова, почему он вдруг заговорил на идиш?
– Специально, – ответил Утесов. – Чтобы собака не поняла.
Часто спрашивают: были ли они в жизни веселыми людьми?.. Что касается Райкина, то нет. Он был очень серьезный, никогда не острил и почти не улыбался, когда авторы читали ему свои произведения. Словно хотел показать, что он уже устал от смешного. Утесов – наоборот, по каждому поводу, как Швейк, сыпал шутками, байками и анекдотами. Во время репетиций оркестра часто приходили певцы или артисты на предмет поступления в труппу. Тогда Утесов со своими музыкантами садился в партер и слушал выступления новичков. И пройти у него было весьма непросто.
Помню, как-то раз пришла пара певцов. По-моему, братья. Пели они в унисон, при этом старший никак не мог попасть в тональность и всё время пел где-то рядом. Даже мне было тяжело слушать, представляю, каково было музыкантам с их обостренным слухом. После прослушивания к старшему брату подходит Утесов и спрашивает:
– Молодой человек, а вы знаете, чем унисон отличается от унитаза?
– Нет.
– Так я вам скажу: в унитаз легче попасть!
Или еще пример. Мы с ним зашли перекусить в маленькое кафе. Он торопился на совещание в Министерство культуры и говорит:
– Аркаша, давайте закажем только супчик. У меня мало времени.
Официантка, довольно неприятная девица, крашенная перекисью, недовольно морщась, приняла наш заказ.
– Девушка, – только побыстрей, – сказал Утесов. – Мы торопимся.
Она, не ответив, шаркая, ушла на кухню. Прошло 10 минут, 15… Леонид Осипович уже нервничает. Наконец она приносит. Утесов схватил ложку, но суп был такой горячий, что он обжег рот.
– Девушка, что вы мне принесли такой раскаленный суп? Я же вам сказал: мы торопимся.
– А вы на него подуйте.
– Значит так, – сказал Утесов, – когда я хочу дуть, я заказываю тромбон. А вы мне принесите нормальный суп. Иначе, как говорят в Одессе, я вас буду видеть на одной ноге, а вы меня – одним глазом!
Так получилось, что я никогда не видел Райкина и Утесова вместе. Хотя они очень нежно относились друг к другу, были на «ты» и называли друг друга Леня и Аркаша. Я увидел их вместе только однажды в концерном зале «Россия» на 70-летии Аркадия Райкина. Был большой, праздничный, довольно нудный вечер, где, сменяя друг друга, выступали деятели культуры. Наконец замминистра культуры РСФСР, поздравляя Райкина, назвал его Аркадий Игнатьевич. Мы подумали, что ослышались, но нет. Продолжая речь, вторично назвал его Игнатьевич. Тут же на сцену вылез Утесов.
– Дорогой Аркаша, – начал он. – Наш уважаемый Аркадий Исаакович…
Он хитро посмотрел на замминистра и добавил:
– Да-да, Исаакович! И не вижу в этом отчестве ничего страшного. Между прочим, в городе Ленинград есть даже Исаакиевский собор, но почему-то никто его не называет Игнатьевским.
К сожалению, мне довелось встретиться с этими артистами в конце их творческого пути. Оба они уже были немолодыми и бесконечно усталыми от постоянного битья. Утесов – за свое увлечение джазом, а Райкин, конечно, за свою сатиру, трижды получавший инфаркты по милости чиновников, дрожавших за свою шкуру.
Я бесконечно благодарен судьбе, которая свела меня с этими замечательными артистами, с этими удивительными людьми, которых я считаю своими учителями. И не потому, что они меня специально чему-то учили. Нет, просто находясь с ними рядом, я учился каждый день. Учился их мастерству, настоящему профессионализму, любви и уважению к публике, которая пришла на твой концерт.
Идут годы. Уходят из нашей жизни великие артисты. Уходят раньше времени, и это не удивительно. Они проживают на сцене столько жизней, что на свою уже не остается времени и сил. Они умирают на сцене и оживают в воспоминаниях. Их нет, но они с нами, в нашей душе, в нашем сердце. И будут там всегда, пока существует волшебное слово – сцена, и её главное чудо – актер!